“Он сказал, что моя опера разрушает общественную мораль"

1 Кино про композитора

Елена Рыковцева: Завершился Артдокфест, фестиваль документального кино в Москве. Мы рассказывали вам об этом фестивале, мы призывали вас прийти. Люди пришли, на некоторые сеансы невозможно было пробиться, я сам один раз стояла, второй раз не смогла взять билет. Одним словом, что посмотрели, то посмотрели. Мы расскажем о специальном событии этого фестиваля. Я сейчас не буду представлять вам гостя, я бы хотела, чтобы у вас было несколько секунд, чтобы вы сами догадались, кто у нас в гостях.

(Музыка. См. полную видеоверсию)

Елена Рыковцева:   Все, кто не догадался – увидели, но, думаю, что догадались с первых нот все. У нас в гостях Александр Журбин, замечательный, удивительный композитор, никаких эпитетов на него не хватит, на все его творчество. Почему Александр Журбин? Потому что фильм, который называется “Александр Журбин: попытка автопортрета”, был специальным событием этого фестиваля, и президент фестиваля Виталий Манский был по совместительству сопродюсером этого фильма. Всегда спрашивают в таких случаях: почему решились, почему сейчас? Почему попытка, а не просто сказать – портрет?

Александр Журбин: Наверное, надо начать с того, что это вторая попытка. Первая попытка была сделана лет 12 назад, и это был музыкальный диск, компакт-диск, на котором было записано 20 или 30 моих произведений в таком порядке, что я пытался сделать из этого некий звуковой автопортрет свой собственный. Прошло 12 лет, кстати говоря, цикл зодиака прошел, что-то за это время, конечно, произошло, произошло довольно много в моей жизни. Я решил сделать такую вторую попытку автопортрета. Может быть еще хватит сил и на третью. Если первая была звуковая, вторая киношная, то третья должна быть мультимедийная.

Елена Рыковцева: Музыка 5Д.

Александр Журбин: Да, в каком-нибудь уже 22-м веке должно быть. Почему сейчас? Честно говоря, не знаю, почему. Просто студия очень хорошая, которой руководит Виталий Манский, она называется, по-моему, “Реальное кино” и еще одна студия в этом участвовала, называется “Фишка Фильм”, ею руководит Александр Радов. Они совместно предложили мне, нашли деньги. Самое главное в кино – это найти деньги. Идей-то много, а все упирается всегда, кто это будет финансировать. Тут, очевидно, под мое имя, под мою историю деньги нашлись довольно легко, и мы решили снимать кино. Кино получилось большое, вы сами видели, большое во всех смыслах. Оно длинное просто – это четыре серии по 50 минут.

Елена Рыковцева: Но его никто не планирует показывать сразу.

Александр Журбин: Конечно. Это был просмотр такой, все сразу сели, чтобы получить представление от цельного произведения. Но, конечно, это телевизионный формат, понятно совершенно, что это будет показываться по одной серии в день, а может быть даже и по одной в неделю, такое тоже бывает. Я думаю, что народ заинтересуется. Что еще важно, что Виталий Манский, генеральный продюсер этого фильма, он сразу предложил: давай, говорит, ты сам настолько человек органичный на экране, что никаких говорящих голов делать не будем. Обычно все документальные фильмы, практически все, сколько я видел, они всегда строятся на одном, что говорит герой и кто-то говорит о нем – его друг, его соавтор, его режиссер, его продюсер, какие-то люди говорят: вот он такой хороший и так далее. Мы решили полностью в этом фильме этого избежать.

Елена Рыковцева:   Чтобы не рисковать.

Александр Журбин (смеется): Да, чтоб не рисковать, мало ли что они там скажут. Мы действительно решили взять такой формат, что это такой монолог.

2. Его жена

Елена Рыковцева: Один человек там о вас говорит, который гарантированно скажет ровно то, что нужно сказать.

Александр Журбин: Это действительно человек, который, пожалуй, знает меня лучше, чем кто-либо другой. Это человек, с которым я живу вместе 36 лет – это моя жена.

Елена Рыковцева: Вот и она пробилась.

Александр Журбин: Да, она пробилась на экран, я считаю, что это правильно. Она говорит, конечно, хорошо, но при этом объективно.

Елена Рыковцева: Не будем интриговать и подсказывать, а вдруг она что-то такое скажет, чего мы не ожидали от нее услышать.

Александр Журбин: На самом деле, чтобы вы понимали, это снималось без меня. То, что она говорила, это она говорила, что называется, в другой комнате, я при этом не присутствовал, и она могла сказать все, что ей вздумалось бы. Она, кстати, говорит обо мне не только, что я такой замечательный, прекрасный. Она говорит, что я немного сумасшедший, немного суматошный, немного взбалмошный. Она говорит то, что есть на самом деле.

Елена Рыковцева: Если заканчивать с тем, что говорит она, она говорит об одном очень серьезном моменте в ваших отношениях, драматическом, когда настала пора вам уезжать из США, а ей не хотелось, у нее ребенок там, семья, внуки. А вам нужно уехать.

Александр Журбин: Да, это был действительно драматический момент. Вообще я старался, чтобы этот фильм нескучно было смотреть и, по-моему, не было скучно.

Елена Рыковцева: Нет, не было.

Александр Журбин: Все мои друзья, которые были, даже не друзья, а просто знакомые, они говорили, что все это время, три часа с лишним, пролетело мгновенно, потому что интересно было смотреть. Я хотел действительно показать свою судьбу, но, собственно, это не я, а съемочная группа, естественно, они меня спрашивали, что происходило в моей судьбе, и я хотел показать, что судьба моя не совсем такая уж однозначная, простая и не такая оптимистическая, в ней было довольно много сложных моментов. Начать с того, что я начал с нуля, что называется, я бы сказал, ниже нуля. Я жил в провинциальном городе у очень простых, очень симпатичных родителей. Люди, которые не имели никакого отношения к искусству, у них не было никаких связей, никаких денег. Была такая обыкновенная советская семья инженерная.

3. Заграничный Ташкент

Елена Рыковцева:   Можно я сразу забегу немножко вперед об этом городе. Что меня поразило в этом фильме? Этот город называется Ташкент. Вы приезжаете, уезжаете, выступаете, возвращаетесь и сейчас туда. Для нас это уже экзотика, для тех, кто живет в России, никто туда давно не ездит, если ездит, только в командировку и то один человек из ста. А для вас как будто бы не было этих распадов, этих 20 лет.

Александр Журбин: На самом деле я туда тоже давно не езжу. Просто это была специальная поездка, которая зафиксирована в этом фильме.

Елена Рыковцева: Она так и зафиксирована в такой атмосфере.

Александр Журбин: Действительно, это удивительно. Эта поездка была именно связана с этим фильмом, там, правда, совпало с приглашением меня на некий фестиваль, где я был член жюри, но это на самом деле ерунда.

Елена Рыковцева: Расскажите, изменился для вас Ташкент?

Александр Журбин: Ташкент изменился драматически, просто, я бы сказал, чудовищно. То есть фактически того города, где я жил, его нет на свете, он полностью изменился. Я жил в таком милом, очень душевном городе.

Елена Рыковцева: Провинциальном, как вы сказали.

Александр Журбин: Он весь состоял из одноэтажных домишек. Там, кстати говоря, была европейская часть, центральная часть, там, конечно, была и мусульманская часть, но больше по окраинам жили представители своей национальности, то есть узбеки. Тогда не было никакого разделения на узбеков, или армян, или татар, или русских, все были вместе. Это был уютный город, по которому было приятно гулять. Сейчас, как они сами говорят, это такой Нью-Йорк на Востоке. Небоскребы, действительно гигантские проспекты, очень красивые построены архитектурные ансамбли. Но при этом обаяние очаровательного восточного городка исчезло, остался город в духе Сингапура, Гонконга, все замечательно, красиво.

Елена Рыковцева: А по настроениям, по людям, по атмосфере что узнаете?

Александр Журбин: Очень мало на самом деле.

Елена Рыковцева: По фильму вы как будто бы приехали туда же, откуда уехали, а по жизни, получается…

Александр Журбин: Дело в том, что когда я в этой поездке был в прошлом году, я встречался с людьми, которых я или помнил, все-таки я там не был давно.

Елена Рыковцева: Там сидит такой советский зал у вас.

Александр Журбин: Такого осталось очень мало, они сами говорят. Я когда давал концерт в своей школе, я кончал школу имени Успенского, главная музыкальная школа при консерватории ташкентской тогда была, как ЦМШ в Москве. Я ее когда-то заканчивал, я думаю, что в каком-то смысле являюсь гордостью этой школы, они очень рады. Конечно, я встречался с теми людьми, жив мой первый учитель, которому за 80, я с ним общался, был очень рад, он, конечно, мною гордится. Там еще какие-то пожилые люди, но они все меня помнят и знают. Там очень интересная фраза, если вы заметили, такой человек, по-моему, замминистра культуры местный, он выступал и сказал: “Удивительное дело, этот человек, господин Журбин, уехал от нас чуть ли не 50 лет назад, и мы все эти 50 лет его бесконечно вспоминаем”. То есть я у них какой-то такой герой.

Елена Рыковцева:   А что же изменилось атмосферно, языково? То, что это другое государство, вы ощущаете?

Александр Журбин: Безусловно. Дело в том, что как и во всех наших постсоветских республиках первые 20 лет шло такое отторжение от России, даже где-то искусственное, которое насаждалось сверху. Потому что на среднем уровне все говорили по-русски, все узбеки говорили по-русски, все другие национальности. Русский язык – это язык общения. Как может узбек говорить с армянином? Естественно, по-русски. Проблема в том, что молодое поколение, с которым мне удалось пообщаться, оно плохо говорит по-русски, они лучше говорят по-английски. Сейчас это во всех республиках, в той же Грузии, они лучше говорят по-английски, потому что они понимают, что английский – это язык общения международный. И мне даже иногда приходилось там переходить на английский язык. Я хорошо говорю, по-английски, естественно, я жил в Америке. Но для них это было удивительно, и мы там говорили по-английски. Конечно, среднее поколение, старшее поколение прекрасно говорят по-русски, между собой общаются по-русски. Конечно, я почувствовал в них большую тоску по тем временам, когда они были частью Советского Союза. Я говорю об интеллигенции. Я не говорю о политическом классе, наверное, им хорошо быть независимыми, они делают, что хотят, заигрывают с разными государствами, продают свои ресурсы. Не мое дело. Но интеллигенция была частью гигантской державы, империи, для них столицей была Москва. Поехать в Москву было...Каждую неделю на концерт ездили в Москву. Я сам, когда жил   в Ташкенте, я помню, меня родители отправили в Москву, чтобы я посетил Большой зал консерватории. Это было нормально – это была столица нашего государства. Сейчас это все сильно изменилось и, увы, Узбекистан есть Узбекистан.

Елена Рыковцева:   Но если вернуться в ваше детство, в вашу юность, вы сказали, что первая проблема, с которой вы столкнулись в жизни как композитор, как музыкант то, что “сами мы не местные”, вы из провинции, вам сложнее было пробиваться.

4. В Москву! В Москву!

Александр Журбин: О да. Надо сказать, это в фильме как-то видно, что я с детства, как только я стал формироваться как человек, как только я стал слушать радио, смотреть телевизор, пластинки у меня появились, я сразу стал мечтать о Москве. Это для всех, кто жил в провинции, все хотели поехать в Москву – это нормально. Советский Союз был таким государством с единственным центром. В Америке не так, не такое моноцентристское государство. В Америке ты можешь жить в Чикаго, можешь жить в Сан-Франциско, можешь жить в Нью-Йорке, можешь жить где угодно, нормально совершенно. А во Франции это так, во Франции только Париж. И конечно, я хотел в Москву. Как только возникла возможность, как только я почувствовал в себе силы, я, конечно, приехал в Москву, поступал в консерваторию. И я в Московскую консерваторию сначала не поступил.

Елена Рыковцева:   Вы там об этом сказали, я помню, как вам пришлось вернуться в Ташкент.

Александр Журбин: Мне пришлось вернуться в Ташкент. Это был такой стыд. Все думали: он сейчас поедет, покорит Москву. Я, увы, не покорил Москву, мне пришлось вернуться. И это было правильно. Потому что я поехал в Ташкент, какое-то время там пожил, а потом все равно приехал в Москву, но уже с другим багажом, с другим знанием жизни и все равно я оказался в Москве.

Елена Рыковцева:   У вас получилось, что вы дважды начинали с нуля и без никого. Это в Москве и Нью-Йорке, как ни удивительно. И вам пришлось и там, и там с чистого листа начинать карьеру. Где было сложнее – в Советском Союзе или в Америке по части пробиться?

5. Эмиграция или Не стройте иллюзий

Александр Журбин: Конечно, в Америке. Когда я приезжал из Ташкента в Москву или в Ленинград, все-таки это были родные города, с родной культурой, где все говорили по-русски – это крайне важно. Все-таки язык общения – это важнейшая вещь. Все были так или иначе мне знакомы. Я знал Шостаковича. Шостакович меня не знал, но я-то его знал. Или Кабалевского, или Хачатуряна. Это были мои кумиры. Но когда я приезжал в Америку, я даже не знаю, с кем разговаривать, на кого ориентироваться. Конечно, в Америке мне было гораздо сложнее. Я приехал в Америку взрослым человеком, мне было за 40. За 40 – это уже сформировавшийся человек, у которого молодость позади, скажем так. А я в этот момент был уже в России известным композитором, я уже много сделал, у меня были фильмы, была известность в буквальном смысле слова. Я приезжаю в Америку и вдруг выясняется, что там обо мне не то, что никто не знает, но и не хочет знать, я никого не интересую вообще. Я приходил к продюсерам, говорил: вы знаете, я такой известный композитор в России.

Елена Рыковцева:   И в самом деле известный.

Александр Журбин: Я не врал. Они говорили: “Да? А что вы написали?”. “Я написал это, это”. “А что вы написали в Америке?”. “Пока ничего”. “Вот вы напишите сначала в Америке, потом приходите”. Как же, мне не дают возможности”. “Ищите возможности”. “Я в Москве такой известный”. “Известный, поезжайте в Москву, кто вас держит?”.

Елена Рыковцева:   То есть не засчитывается, тот музыкальный успех не в счет.

Александр Журбин: С этим сталкиваются все, кто приезжает в эмиграцию. Когда приезжают, доктор наук, например, ему говорят: “У вас есть диплом, лицензия?”. “Нету”. “Вот садитесь за парту и учитесь заново”. И все врачи переучиваются, и все юристы переучиваются. И даже математики переучиваются, хотя, казалось бы, математика, а все равно надо – другие термины, другое сознание. И конечно, музыканту тоже нужно. Переучиваться мне было поздно, когда за 40, но я пытался и кое-что все-таки сделал в Америке, но совершенно не на том уровне, как я могу бы это сделать в России.

Елена Рыковцева:   Вы сказали очень жесткую вещь для тех, кто вас слышит в этом фильме, что если вам больше, чем 25, даже не надейтесь.

Александр Журбин: Если вы занимаетесь искусством. Вы можете сделать карьеру как компьютерщик, можете водить такси в конце концов. Можете зарабатывать деньги, вы не пропадаете. Америка страна добрая, к эмигрантам очень расположенная, там есть пособия и так далее. Но если вы хотите именно заниматься искусством, например, писать кино или писать романы – там своих полно. Если вы не знаете хорошо язык, вы не сможете вписаться. А язык вы не будете знать все равно, потому что если вам уже 25 лет, вы все равно будете говорить с акцентом, вы будете все равно путать какие-то понятия. Мой сын, если вы позволите...

6. Сын Лёва

Елена Рыковцева:   Мне так понравился ваш сын, я сама хотела вас кое-что о нем спросить.

Александр Журбин: Мой сын, его зовут Лев Журбин, там он известен под псевдонимом “Лева”. Он придумал псевдоним латинскими буквами “Ljeva” . Поскольку он играет на “Виоле”, если сделать анаграмму, то получается “Лева”. Действительно он известен, даже в газете упоминают, что Лев Журбин (также известный как “Лева”). Он приехал туда, когда ему было 10-11 лет. Он был мальчиком, который учился здесь в ЦМШ, подавал надежды, хорошо занимался. Но он переехал в Америку вместе с нами. И там тоже ему пришлось непросто, потому что без языка, он поехал в какой-то музыкальный лагерь, там над ним все издевались. А это в Америке очень принято в такой мальчиковой среде: как это не говорит по-английски? А он не говорил, стеснялся., зажался. Были непростые времена, но он все это преодолел. На сегодняшний день, я могу сказать, он делает очень хорошую карьеру.

Елена Рыковцева:   А в нем сейчас уже не узнают иностранца?

Александр Журбин: Нет, он же приехал рано. Тут очень важный вопрос приехать вовремя. Потому что если ты приезжаешь до 13-14 лет, то почти гарантировано ты будешь говорить без акцента. Он говорит по-английски, естественно, абсолютно свободно – это его родной язык. Но по-русски он тоже хорошо говорит, он умеет писать по-русски, он читает по-русски. Он, конечно, молодец в том смысле, что он сделал настоящую карьеру как музыкант, он композитор, аранжировщик, дирижер, у него много разных ипостасей. Он, надо сказать, что сумел проникнуть в самые высокие сферы искусства американского. Я назову несколько имен, с кем он сотрудничает – это Френсис Форд Коппола, великий режиссер, это Михаил Барышников, наш соотечественник, живущий давно в Америке. Кстати говоря, я должен похвастаться, что именно я был тем, кто сказал Мише, с которым давно знаком: “Обрати внимание на моего парня”. Он обратил внимание и был от него в восторге. Они потом сотрудничали, он его рекомендовал нескольким своим балетным друзьям. Он сотрудничает с великим виолончелистом Йо-Йо Ма, имя которого известно всему миру. Когда-то был Ростропович, а теперь Йо-Йо Ма, виолончель номер один. Он сотрудничает с такими людьми как знаменитый рэппер Джейзи и его жена, у Левы есть с ними фотографии, он с ними ездит на гастроли.

Елена Рыковцева: Копия ваша, конечно. Это вам должно быть особенно приятно. Вы видите, что копия во всем. Если вернуться в советское прошлое, мы увидели в фильме невероятно смешную историю, связанную с одной вашей песней. А вы можете ее спеть?

Александр Журбин: Песня на стихи Булата Окуджавы из кинофильма “Лес”, режиссер этого фильма был Владимир Мотыль.

Елена Рыковцева:   Совершенно роскошная песня, великолепный шлягер. И что же с ним происходит?

7. Про смешную цензуру

Александр Журбин: Поначалу эту песню из фильма практически выкинули, там остался маленький кусочек, в основном звучит мелодия. Мы с Мотылем шутили, что у нас как у Мендельсона получилась песня без слов. И причина была в том, что это песня алкоголическая – “Николай нальет, Михаил нальет”.

Елена Рыковцева:   А дело было в разгар, соответственно, антиалкогольной кампании.

Александр Журбин: Мы помним, горбачевская первая кампания была именно против алкоголя, что может быть и правильно, но сделана была с дикими перегибами, уничтожали виноградники, был полный маразм. Сказали, что эта песня нам не нравится.

Елена Рыковцева: Они же углядели в них фигуры членов политбюро.

Александр Журбин: В фильме это ужасно смешно сделано, потому что действительно трое в кадре.

Елена Рыковцева:   Да, Рыжков, Горбачев, Лигачев. Если говорить о не смешном моменте, это странно спрашивать у композитора, часто ли он сталкивался с цензурой. Бывало такое? С чем были связаны вырезки по части музыкальной?

8. Про несмешную цензуру

Александр Журбин: Я начну с того, что буквально первое мое произведение, которое получило известность, а именно опера “Орфей и Эвридика”, была подвергнута довольно жесткому остракизму, буквально на уровне Политбюро принимались какие-то постановления. Я помню, композитор Кабалевский, которого я вынужден упомянуть в не очень хорошем контексте.

Елена Рыковцева:   Не вы первый.

Александр Журбин: Да, не я первый. Он был за коммунистическую мораль. Это была интересная история, я могу рассказать, такого человеческого лицемерия. Он пришел на спектакль. Я его видел своими глазами. Я с ним был, можно сказать, не знаком. Конечно, я его знал, он меня нет. Он был большого роста человек. Он пришел на этот спектакль, досидел до конца, в конце встал и демонстративно аплодировал. Значит, ему понравилось. Потом он подошел ко мне, поздравил: “Поздравляю вас, молодой человек. Молодец”. После этого через несколько дней вдруг мне кто-то говорит: было какое-то закрытое совещание ЦК КПСС по вопросам культуры, и на нем выступил Кабалевский, подверг чудовищному разгону эту оперу. Он сказал, что это несет империалистические идеи в нашу страну.

Елена Рыковцева:   Какое приличное слово подобрать для него?

Александр Журбин: Ханжа или лицемер. Как так можно? Он сказал, что эта опера разрушает мораль нашего общества. Если сейчас послушать эту оперу, я недавно ее переслушивал: боже мой, она такая нежная, наивная.

Елена Рыковцева:   Она разрушает самим фактом своего существования – мюзикл.

Александр Журбин: Так что я очень хорошо знаком с цензурой. Эта опера была запрещена к исполнению, некоторые города ее не принимали. Было много скандальных историй. Кстати говоря, интересная история, которая не попала в фильм, как выходил диск этот. Диск долго не выходил, и мне посоветовали: “Сань, в России все решает ЦК КПСС”. Я говорю: “Я не имею никакого отношения”. Умный человек сказал: напиши письмо в ЦК КПСС на имя, как сейчас помню, Зимянина Михаила Васильевича, он заведовал идеологией. Напиши письмо, брось в почтовый ящик, что вот, мою оперу не выпускают, я советский человек, но вы меня вынуждаете выпустить оперу где-нибудь на Западе. Какое-то грозное письмо я написал. На письмо, естественно, я никакого ответа не получаю. Типично советская история – я бросаю письмо в почтовый ящик. И вдруг звонок с фирмы “Мелодия” мне: “Александр Борисович, что вы не приходите? Мы же хотим печатать вашу оперу, ваш диск”. Вот так оказалось, что через какие-то вертушки.

Елена Рыковцева:   Все-таки срабатывало.

Александр Журбин: Я никогда в жизни Зимянина не видел, но тем не менее.

Елена Рыковцева:   Мне просто казалось, что времена цензурных гонений на композиторов, Шостаковича, других, закончились до того, как вы начали работать, все эти постановления. Мне казалось, что вы работали в более комфортных условиях.

Александр Журбин: Дело в том, что Иосиф Виссарионович Сталин, как известно, был личным цензором, как в свое время Николай Первый был личным цензором Пушкина, а Иосиф Виссарионович был личным цензором Шостаковича, Прокофьева и многих других великих композиторов. И надо отдать должное, что он (я ничего не хочу сказать хорошего о Сталине), но он действительно слушал, он ходил в театры, он читал книги, был в курсе дела. У него была потрясающая память, он все запоминал и ко всему имел собственное отношение: этому дать премию, этому не дать, этого разругать. Лично все решал.

Елена Рыковцева:  А про этого мечтать, чтобы он написал обо мне песню или стихотворение.

Александр Журбин: И заказывал. Он был не чужд связи с культурой. Нынешнее руководство как-то от этого держится подальше.

Елена Рыковцева:   И слава богу. То, при котором вы жили, мне кажется, писателями занималось плотнее.

Александр Журбин: Писатели – это все-таки идеология, а композиторы пишут, плевать на эту музыку.

9. Зависть

Елена Рыковцева:   Как вы пробивались, может быть это менее приятная тема, но как вы пробивались сквозь маститые ряды? Вы молодой, вы талантливый безумно, а тут все равно своя баррикада стоит, она уже выстроилась, зацементировалась.

Александр Журбин: Конечно, вы абсолютно правы. Я вам скажу больше. Опера “Орфей и Эвридика”, мой первый взлет – это все было в городе Ленинграде. И там, я это в фильме подчеркиваю, был Андрей Петров, замечательный композитор и замечательный человек, который ко мне очень хорошо относился. Он сделал так, чтобы эту оперу разрешили играть, ее играли благодаря ему во многом. Но это был Ленинград. Ленинград и Москва, сами знаете, это два полюса. И когда я, так сложилась моя жизнь, я женился на москвичке и мне нужно было переехать в Москву, и это было правильно,  Петров позвал меня и даже мою жену и сказал: “Не переезжайте в Москву, оставайтесь в Ленинграде. Я для вас все сделаю, Саша скоро станет секретарем чего-нибудь, мы найдем ему работу хорошую”.

Елена Рыковцева:    Удивительно, никакой ревности у Андрея Петрова не было, только желание помочь.

Александр Журбин: Он действительно помогал. Но мы уже твердо решили, что будем жить в Москве. Действительно, Москва была гораздо больший мегаполис, здесь была культура сосредоточена. Мы переехали в Москву и тут у меня начались проблемы. Потому что московская публика встретила меня не очень дружелюбно, скажем прямо. Не принимали, не пускали, делали всякие рецензии, готовили специальных критиков, которые меня ругали. Все это было, все это я прошел. “Орфей и Эвридика” играется в Москве, полный зал, покупают люди билеты. И вдруг я слышу: композиторы, не буду называть, они уже все покойные, один другому говорит: "Ты знаешь, этот наглец Журбин скупает сам все билеты и раздает своим друзьям". Боже мой, сколько же у меня друзей?

Елена Рыковцева:    А денег!

Александр Журбин: И сколько же надо иметь людей, чтобы тысячный зал заполнить несколько раз – это же смешно. Он такой жулик, он покупает билеты. Такая у меня была репутация.

Елена Рыковцева:    То есть завидовали, но все-таки, тем не менее, не обернулось чем-то худшим, чем могло бы.

Александр Журбин: К счастью, мне повезло.

10. Московская сага

Елена Рыковцева:    Когда вы вернулись, мы уже говорили о сложном американском периоде, вы возвращаетесь в Россию. Насколько я понимаю, ваше возвращение, ваш новый успех был связан, как ни странно, с телевидением, с сериалами. Я предлагаю послушать клип с песней для одного из сериалов. Может, наши зрители вспомнят, из какого.

Елена Рыковцева:    Когда мы послушали этот клип, эту прекрасную песню в исполнении Кристины Орбакайте, можно сказать, что это был сериал “Московская сага”.

Александр Журбин: Да, действительно, это был сериал “Московская сага”, благодаря которому, можно сказать, во многом я вернулся в Россию. Это была одна из причин. Их бывает несколько сразу, как часто бывает в жизни, клубок каких-то событий. И одним из этих событий было 11 сентября 2001 года, которое ударило по мне в буквальном смысле слова – я находился там, где это произошло. не просто в этом городе, а в 50 метрах от этого события. Весь офис был засыпан и так далее. Это было одним из шоков. Я тоже воспринял как знак судьбы, что мне надо уезжать.

Елена Рыковцева. Судьба стучится в дверь.

Александр Журбин: Да. Я понял, что мне надо возвращаться обратно. И в этот момент раздался звонок режиссера Дмитрия Барщевского, который сказал: “Саша, приезжай. Мы делаем “Московскую сагу”, я хочу, чтобы ты был композитором”. Я написал в Америке песню, приехав сюда, мы ее записали, она неожиданно стала популярной. И это был мой такой вход, можно сказать, в российскую жизнь. И опять же, вы правильно говорите, мне опять пришлось начать с нуля. Потому что 12 лет меня не было, с 1990 по 2002 год я был вне России. Когда я приехал в Россию, то мои "друзья", те, кто меня не очень хотели здесь видеть, они стали мне говорить: “Старик, что ты приехал? Тебя все забыли, ты никому не нужен. Поезд давно ушел, сейчас другие ценности, другие кумиры”. Во многом это была правда, действительно другие кумиры.

Елена Рыковцева:    Возвращайся назад.

Александр Журбин: Да, ты в Америке устроился и живи себе в Америке. А здесь у нас все изменилось, и ты никому не нужен. Но я сказал: дайте попробовать, друзья.

Елена Рыковцева:    Хорошие у вас друзья.

Александр Журбин: Всякие. Были, конечно, те, которые с радостью и были счастливы, что я приехал. Я должен сказать, что опять же мне пришлось пережить период знакомства с российской жизнью. Действительно за эти 12 лет, вы сами помните 90-е годы, все переменили, переворошилась вся российская жизнь. Я почувствовал, действительно, я многих не знал. Раньше до 90-го года я знал всех, кто на радио, кто на телевидении, кто в издательстве. Я звонил, говорил: Коля, Петя, Вася или Марина, Валя. Я всех знал. Сейчас новые люди. Я звоню на радиостанцию: “Здравствуйте. Я композитор Журбин”. Пауза. “И что?”. “Простите, это музыкальная редакция?”. “Да, музыкальная редакция”. “Девушка, как вас зовут?”. “Марина”. “Марина, сколько вам лет?”. Она говорит: “22”. “Ну понятное дело. Когда я уехал, вам было 10”. Она меня не знает. И очень много было таких, которые понятия не имели, кто такой композитор Журбин.

Елена Рыковцева:    Трудно в это поверить, но я вам верю.

Александр Журбин: Пришлось доказывать опять сначала, пришлось бороться. Пришлось делать многое, что так я не стал бы делать. Но на сегодняшний день я могу сказать, что все это было не зря.

11. Михалков и трусы

Елена Рыковцева:   Я не буду сейчас рассказывать суть этого конфликта. У вас был очень смешной конфликт небольшой с Никитой Михалковым. Я подумала, что может быть оттого, что вы недавно приехали и не очень понимали, с кем можно связываться, а с кем нет, с кем не стоит.

Александр Журбин: На самом деле он меня спровоцировал. На самом деле, если хотите, поскольку мы на Радио Свобода, мы можем открыто говорить. Я могу сказать, что у меня с Никитой были открытые, добрые приятельские отношения. Более того, я организовал Фестиваль русского кино. Кого сделать президентом этого фестиваля? Конечно, Никиту Михалкова, номер один, известный на Западе. И я его сделал президентом, мы с ним договорились сначала по телефону, потом я приехал в Москву. Мы дали совместную пресс-конференцию, он сказал: да, я буду президентом этого Фестиваля русского кино и так далее. Потом он должен был приехать на фестиваль. Один раз не приехал, второй раз не приехал. Ну ладно, сейчас не буду вспоминать, почему он не приехал – это уже для архива. Но вдруг он дает большое интервью “Известиям” и вдруг ни с того, ни с сего упоминает мое имя, что я хвастался, что я приводил ему мальчиков в Нью-Йорке. Я в жизни этим не хвастался и вообще такого разговора не было. Откуда-то возникло, как, знаете, с неба. Я, естественно, возмутился, написал письмо в “Известия”, на которое Никита мне тут же ответил совершенно хамским, наглым образом. Когда я пытался еще раз написать, я позвонил главному редактору, сказал: ребята, дайте я еще раз. "Нет, уже хватит".

Елена Рыковцева:    Вы как раз попали на период, когда эта газета была целиком имени Никиты Михалкова.

Александр Журбин: Госпожа Ямпольская, мы знаем, откуда это все растет. Сейчас газета “Культура” такая же под ее руководством, чисто михалковская газета. Да ради бога, он меня совершенно не волнует. Надо честно сказать, раз уж я здесь исповедуюсь, он, конечно, мне очень сильно напортил. Его имя в кинематографических кругах очень большое. И когда меня несколько раз хотели пригласить для работы в кино, мне это просто рассказывали, говорили: слушай, у него же конфликт с Михалковым. Зачем нам надо с Михалковым портить отношения? И некоторые режиссеры побоялись. Некоторые не побоялись, я продолжал писать в кино и до сих пор, дай бог, продолжаю. Но некоторые испугались моего конфликта с ним. Так что он мне нанес реальный урон.

Елена Рыковцева:    Именно об этом я и спрашивала. Потому что я прекрасно помню, что когда случился раскол в Союзе кинематографистов, и я приглашала в эфир людей, которые были не на стороне Михалкова, они мне честно говорили: если что не так, ведь он не даст денег. Новому союзу не дадут, а у этих пока есть, и я не могу лишаться источников доходов.

Александр Журбин: Я более вам скажу, ведь кино – это такая вещь. Композитор может сидеть и писать, ему для этого нужна нотная бумага и ручка или компьютер, и все. Но кинематографист не может снимать кино без бюджета, хотя бы даже минимального, а лучше большого. Бюджет дает Госкино, Минкульт и так далее. Всюду там сидит Михалков, всюду его рука, если не он сам, то его люди. Если этот человек будет назначен врагом Михалкова, то он ничего не получит. Замечательный режиссер, который ушел от нас, Владимир Мотыль, с которым я как раз делал фильм “Лес”. Я считаю, что он был великий режиссер на самом деле, “Белое солнце пустыни”, “Звезда пленительного счастья”. Он всю жизнь искал деньги, ему не давали, потому что он очень не любил Михалкова и откровенно об этом говорил повсюду. Когда-нибудь история об этом напишет, я уверен, что напишет.

Елена Рыковцева:    Да, причем очень грустно, потому что несправедливо. Всегда грустно, когда несправедливо, когда людей судят по личной преданности – и это настолько очевидно и действительно ужасно. Я хочу вернуться к хорошему, к вашим песням. Во-первых, расскажу о структуре этого фильма. Четыре серии, которые делятся, если совсем просто, так: симфонии, кино, театр, обо всем. О песнях специальной серии нет, но они проходят красной нитью. Вы сами отдаете себе отчет, что симфонии – это замечательно, но для широкой аудитории именно песни сделали вас Журбиным, которого знает каждый. Я попрошу вас исполнить... Вы сами решите, какую песню вы считаете судьбоносной.

12. Главная песня о счастье

Александр Журбин: У меня много песен, но одну я исполню по горячим следам. Сразу после просмотра этого фильма была небольшая вечеринка, на которой ко мне подошел один телевизионный режиссер и стал меня обнимать и целовать: "Саша! Оказывается, это ты написал песню о счастье! Я же знаю там каждое слово, я вырос на этой песне, это моя любимая, но я даже не знал, что ты это написал".

Исполняет "Песню о счастье". См. видофрагмент в начале программы.

Елена Рыковцева: Безумно красивая песня.

Александр Журбин: Я горжусь, что в моих песнях не примитивно припев, запев, 8 тактов, а такие длинные мелодии, которые состоят из многих составляющих.

13. Илюшка Резник и "Мольба"

Елена Рыковцева:   Мы сходили с ума в мое время по сопотовской песне Ирины Понаровской. Это красота невозможная. Как вам такое в голову только приходит?

Александр Журбин: Я рад, что вы это вспомнили. Эта песня – "Мольба" – она очень непростая песня.

Елена Рыковцева: Сумасшедший диапазон. Кстати говоря, жду, когда эту песню исполнят на шоу “Голос”, я пока не слышала ни разу. Жюри говорит: вы найдите такую песню, чтобы показать весь свой голос. И она показывает, по-моему, три октавы.

Александр Журбин: Это очень большая песня, очень сложная, мало кто ее поет. Пели несколько певиц и певцов. До сих пор считают мои друзья и знакомые, что это может быть одна из лучших песен, написанных за советский период вообще.

Елена Рыковцева:   Я среди таких людей. Есть история какая-то этой песни, почему она, как сложилась в голове вашей эта музыка?

Александр Журбин: Вы знаете, интересная вещь, Ира Понаровская, которая была солисткой “Поющих гитар”, которая была первой Эвредикой, и вдруг ее каким-то образом выбирают, чтобы она ехала в Сопот. Ей нужна песня. Настраиваясь на эту волну, у меня не было ничего, я написал эту мелодию, слов не было. Я написал мелодию и сыграл без слов. “Ой как классно. Давайте позвоним Илюшке Резнику”. А Илюшка Резник был тогда совсем молодой, он еще был актером. Мало кто знает, что он служил актером в театре Комиссаржевской. Он был актером на вторых ролях, он играл четвертого стражника, где-нибудь вдали стоял. Но уже тогда он сочинял песни, у него уже появилась “Золушка”. Мы позвонили Илюше, и он очень быстро написал. Ира записала эту песню, поехала в Сопот и получила Гран-при. Это было уникально. Это событие для меня в каком-то смысле тоже было началом большого взлета.

Елена Рыковцева:   Потому что это была победа песни. Ирина Понаровская была открытием, но это была победа песни бесспорно. Я хотела вас спросить о вашем отношении к этому безумно популярному проекту шоу “Голос”. Конфликты, страсти кипят. Что происходит дальше с этими людьми? На них сегодня устремлены все взгляды, они безумно популярны на эти три дня. А что потом? В чем вы видите проблему, заложенную в таких конкурсах?

14. Шоу "Голос". Нужна личность!

Александр Журбин: Начнем с того, что “Голос” я знал до русского “Голоса”, потому что это международный проект, он есть и в Америке, он есть и в Англии, он есть и в Израиле. Точно так же сидят четыре человека, это стандартный формат. Надо отдать должное, что в России очень удачное жюри. И Саша Градский, с которым я дружу много лет, и Дима Билан, они все на месте, каждый исполняет свою роль, это идеальный ансамбль, каждый в своем жанре. Так что молодцы. Я думаю, им надо оставаться, пока хватит сил. Это хорошее шоу, что говорить, придумано потрясающе – слепая выборка артистов и так далее. Но что мне кажется, это все говорят и я не оригинален, что жалко, что поют почти 90% англоязычных песен, не наших. Они поют, конечно, шлягеры. Ребята, мы все-таки в России, если бы было 20% английских, было бы нормально, но там же 90% английских песен – это неправильно. Мне кажется, что не то, что их надо принуждать, но какой-то должен быть дополнительный бонус за то, что он поет по-русски.

Елена Рыковцева:   Потом, когда песни обсуждают и раздают в своих командах, подчеркивают: а ты будешь петь русскую песню, а ты иностранную. Но на этапе слепого выбора, конечно, видно, что жюри отдает предпочтение иностранным. Когда я читала интервью в “Известиях” с Сергеем Сергеевичем, который у них самый главный музыкальный человек, дирижер и исполнитель, спрашивали его об этом иностранном репертуаре, он сказал, что просто сложнее на русской песне себя показать. Он считает, что иностранные песни композиционно сложнее, мелодически сложнее. Вы тоже так считаете, если в целом сравнивать?

Александр Журбин: В целом – да. Вынужден с этим согласиться, западные песни гораздо более искусные, изысканные, есть песни с огромным диапазоном. Они очень не стандартные, не банальные. Большинство русских песен ужасно банальные. Они хорошие, но все-таки не дают возможность показать певцу всю свою красоту. Тем не менее, надо стараться, надо заставлять композиторов специально. Более того, надо придумывать специальную рубрику – исполнение новой песни нового композитора. Это был бы стимул и для композиторов, и для всех тоже. Что касается того, что вы сказали, судьбы после. На самом деле это тоже общая вещь. Звезд не может быть очень много. В прошлом году выиграла Дина Гарипова, оказалось, что она никакая. У нее хороший голос, но она не личность, она не персона.

Елена Рыковцева:   Без харизмы.

Александр Журбин: Шоу называется “Голос”, получается, у кого лучше голос, тот и выиграл. Но на самом деле певец – это не только голос, это еще и персоналите, как говорят. Когда появилась Пугачева, никто же не обращал внимания на ее вокал, у нее хороший голос, но на самом деле не такой хороший, как у той же Ларисы Долиной. Но она была личностью, сразу было видно, что появился необычный человек. Мне кажется, что таких надо поддерживать. Но таких очень мало на самом деле.

Елена Рыковцева:   Их мало, но их надо поддерживать. Я завершаю на том, что, во-первых, выходит фильм о вас. А во-вторых, что у вас сейчас главного?

Александр Журбин: Вы знаете, я должен похвастаться и в данном случае оправданно похвастаться, что я много работаю, я каждый день пишу музыку. Я сейчас закончил новую оперу и сразу вслед за ней пишу мюзикл. Мюзикл называется “Щелкунчик”, между прочим.

Елена Рыковцева:   Где-то я слышала раньше это слово.

Александр Журбин: Все знают балет Петра Ильича Чайковского, балет гениальный, но оказывается, что там от сказки Гофмана ничего не осталось. Сказка Гофмана – это великая сказка про мышиного короля, страшная история.

Елена Рыковцева:   Андрон Кончаловский тоже пытался возвращать, как-то не очень удачно.

Александр Журбин: Он сделал фильм для взрослых. Мы делаем фильм для детей с красивой яркой музыкой, но все-таки это будет ближе к сказке Гофмана.

Елена Рыковцева: Это очень хорошее окончание предновогоднее для нашей передачи.

Полная видеозапись программы

http://www.svoboda.org/content/transcript/25195546.html