Мы познакомились в начале 80-х в Болгарии, куда по комсомольскому обмену высадился десант советской творческой молодежи. Самыми запоминающимися моментами стали вечера, когда Саша Журбин усаживался за рояль. Вместе с поэтом Володей Шленским он сочинил шутливо-хулиганский гимн нашей группы. Мы его дружно орали, подогретые сливовицей, а Саша неистово лупил по клавишам. Знакомство продолжилось в Америке, куда в 1990-м Александр Журбин, к тому времени ставший уже широко известным, неожиданно для многих переехал. В эти дни мэтру, которого называют «королем российского мюзикла», исполняется 65 лет. Он снова в Нью-Йорке, но на этот раз наездом, на короткое время. Вопрос о маршрутах его стремительных передвижений по планете возник, понятное дело, в самом начале беседы.
— Никаких внешних причин для отъезда за границу в 1990 году не наблюдалось. Но существовали причины внутренние. Я испытывал ужасную неудовлетворенность жизнью. В творческом смысле уперся в потолок. И потом, если помнишь, в 90-м в России воцарились разруха, беспредел и анархия. Все развалилось на глазах. Искусство вдруг оказалось никому не нужным. Люди перестали ходить на концерты и спектакли. Тогда же уехали Шнитке, Губайдулина, даже Родион Щедрин уехал и, кстати, до сих пор живет в Германии. Мне еще очень хотелось, чтобы мой сын Лева — ему тогда было 11 — поучился в Америке. Как раз в то время я получил приглашение в США. В Филадельфии поставили мой мюзикл «Как это делается в Одессе» по рассказам Бабеля. Со мной подписали контракт, потом я получил грант на композиторскую деятельность, стал преподавать в нескольких колледжах, короче, все завертелось.
— Ну и как это делается в Америке?
— Я честно пытался прорваться в Голливуд, на Бродвей. Но спустя годы отчаянных усилий понял: бесполезно. На днях слушал оперу по новелле Кафки «Перед законом». Я эту новеллу очень люблю. Человек приходит в присутствие, швейцар просит подождать. Человек ждет час, день, месяц, годы... Короче, он умирает, так и не дождавшись аудиенции. Швейцар наклоняется к покойнику, качает головой: чего, дескать, ждал, здесь даже двери-то нет. И когда я осознал кафкианскую безысходность, развернулся и поехал обратно.
— Это правда, что ты чудом уцелел в день терактов 11 сентября 2001 года?
— Жуткая история. Офис мой находился на Черч-стрит, в двух шагах от Всемирного торгового центра. Когда башни-близнецы атаковали террористы, я ехал в сабвее, направляясь в офис. Если бы я вышел минут на десять раньше, то мог погибнуть. На крышу моего здания упали обломки самолета. Воспринял как знак : здесь мне больше ловить нечего. А тут из Москвы раздались приятные звонки. Меня попросили написать музыку к сериалу «Московская сага». Театр Луны поставил мой мюзикл «Губы» по Набокову, кстати, он до сих пор там идет.
— Вовремя тебя вспомнили, а то сидел бы перед несуществующей дверью...
— Знаешь, «доброжелатели» (показывает руками кавычки) предостерегали: ты зря, Александр, возвращаешься. Твое место, мол, уже занято, твой поезд ушел. Но я стал наезжать в Москву, потом снял квартиру, стал активно работать. И понял: мою нишу за время отсутствия никто не занял.
— Как ты можешь охарактеризовать эту нишу?
— В России есть несколько композиторов с консерваторским образованием, умеющих писать классическую музыку и в то же время способных работать в популярном жанре. Перечисляю: Геннадий Гладков, Владимир Дашкевич, Эдуард Артемьев, Максим Дунаевский, Алексей Рыбников, Марк Минков и, наверное, ваш покорный слуга. Нам всем уже между 60 и 70, а Гена Гладков недавно отпраздновал 75-летие. Как ни странно, в эту небольшую компанию не прибавилось за годы моего отсутствия никого.
— Алексей Айги? Владимир Мартынов?
— Они же не написали ни одной песни. Талантливые люди, безусловно. Таких много. Но пусть кто-то попробует написать (напевает): «Ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету». Сочетание серьезного и легкого — редкий дар. Хвалиться неудобно, но я за последние восемь лет очень многое успел сделать.
— В театре или кино?
— Пишу классическую, камерную, популярную музыку, в основном для музыкального театра. В ноябре — декабре пройдет большой фестиваль моего творчества, приуроченный к некруглому юбилею. 34 дня, и каждый день будет что-то происходить — спектакли, концерты, кинопоказы. Первый такой фестиваль прошел в 2002 году, когда я вернулся из Америки. Второй — в 2005-м, когда мне исполнилось 60 лет. И вот третий. 1 ноября — пресс-конференция в музее им. Глинки, она даст старт фестивалю. Хочу отметить особо предстоящую мировую премьеру Четвертой симфонии для смешанного хора, солистов и большого симфонического оркестра. Я разыскал в Нью-Йоркской публичной библиотеке редчайшую английскую книжку «Город чумы» Джона Вильсона, которой вдохновился Пушкин, когда писал «Пир во время чумы». Используя книжку Вильсона как первоисточник, я сочинил что-то среднее между симфонией, ораторией и даже оперой. Сочинение в 9 частях будет исполняться на семи языках и продолжаться 1 час 40 минут. Главная идея Четвертой симфонии — чума не болезнь, а проклятие Бога. Все чума — и терроризм, и цунами, и СПИД. Конечно, на фестивале будет несколько театральных премьер. Главная из них — в Московском театре оперетты. Там поставили мой новый мюзикл «Цезарь и Клеопатра» по пьесе Бернарда Шоу. Заглавные партии поют легендарный Герард Васильев и юная Валерия Ланская. По жанру это музыкальная драма, хотя на афише будет написано мюзикл — так привычнее. Либретто написала и постановку осуществила жена Васильева Жанна Жердер, художником выступил Александр Васильев, замечательный историк моды и телеведущий.
За подробностями предстоящего фестиваля отсылаю читателей к моему сайту.
— Но ты и без фестиваля не обделен вниманием…
— Грех жаловаться. Примерно в двадцати городах России идут мои постановки в музыкальных театрах, ставятся мои балеты, оперы, мюзиклы, исполняются симфонии, пьесы, песни. Вышло пять книг, самая новая, шестая, скоро выходит, называется «Моя музыкальная жизнь». Фестиваль для меня — способ, как раньше выражались, отчитаться перед зрителями. Кто знает, может, следующую круглую дату и не буду праздновать.
— Что за настроение?! Еще как будешь — замечательно выглядишь. Можно цифры возраста запросто поменять местами. Воздух Родины пошел тебе на пользу. Знаешь, как вас называют? Возвращенцы.
— Возвращенец я лишь частично. В Америке у меня остались квартира, машина, дача, живет мой сын Лева, внук вот недавно родился. Бенджамену один год. Я придумал ему артистический псевдоним Бен-Жур, а-ля Бен-Гур. А если серьезно, то само понятие эмиграции несколько устарело, что ли. Эмиграция в классическом виде относится к эпохе Набокова, Бунина, Рахманинова, когда уехавшие не могли вернуться, их не пускали из идеологических, политических соображений. Сейчас этого, слава богу, нет. Вот я сейчас веду переговоры с одним американским университетом. Если меня пригласят, поеду на год читать лекции, и никаких проблем. Мы свободны перемещаться по земному шару. Есть деньги — поезжай куда хочешь. В этом смысле Россия стала нормальной, демократической, свободной страной.
— Ты как будто напрочь перечеркиваешь американские годы. Ведь много сделал — музицировал в ночных клубах, организовал первые фестивали российского кино в Нью-Йорке, открыл, помню, уникальный русский театр «Блуждающие звезды»...
— Увы, театр просуществовал совсем недолго, 9 лет — никто не захотел давать на него деньги. Я много сил потратил на фантомные, чужеродные затеи, а музыку совсем забросил. За 12 лет написал всего два произведения. Для сравнения: за 8 послеамериканских лет — около десятка больших сценических вещей. Чисто количественно намного больше, про качество не мне судить.
— А как сложилась в Америке творческая судьба Журбина-младшего?
— Лева поступил в Манхэттенскую музыкальную школу, затем окончил знаменитую Джульярдскую консерваторию. Его американская карьера складывается очень удачно. Он сотрудничал с самим Копполой на двух его последних картинах — «Молодость без молодости» и «Тетро». В первой звучат три фрагмента его музыки. Во второй он делал оркестровки и аранжировки. Их познакомил аргентинский композитор Освальдо Голихов, который пишет музыку для Копполы. Не далее как вчера Коппола пришел к моему сыну домой, мы все вместе сфотографировались (показывает снимки). О Леве как самобытном музыканте несколько раз писала «Нью-Йорк таймс». Очень продвинутый мальчик. Хотя уже не мальчик, но муж — 32 года. Жена его Инна — певица, вместе с ним выступает, хотя по первой профессии адвокат, работала в крупной американской фирме. Левушка за меня отомстит Америке (смеется).
— А жена Ирина что поделывает?
— Ира — мой соавтор, ближайший друг и первый слушатель. Я ей очень многим обязан. Выпустила две книги автобиографической прозы — «Без поблажек» и «Игра слов», книги эти пользуются большим успехом. По-прежнему переводит поэзию с немецкого, как и ее отец Лев Гинзбург, пишет стихи. Вместе работаем, вместе путешествуем, вместе делим жизнь между Москвой и Нью-Йорком.
— А почему ты так мало пишешь для кино?
— От многих предложений отказываюсь. Хороших фильмов мне, увы, не предлагают. Крупные режиссеры работают со своими композиторами. Я работаю в кино много лет. Мой первый фильм — «Все решает мгновение», про пловцов. Там снимались Наталья Фатеева и совсем юная Галя Беляева. В 1979 году я написал музыку к картине куда более заметной — «Эскадрон гусар летучих». Вообще всего около 60 картин. Это немало, но и не очень много, например, у Морриконе число фильмов приближается к 500. Но в последнее время все изменилось. Я делал музыку для нескольких сериалов, стрелялок-догонялок и понял, что мне это глубоко неинтересно. Игорь Стравинский советовал: если вам что-то заказывают, сделайте так, чтобы заказали то, что вы сами хотите написать. Но не всегда так получается.
— Материальный фактор не вдохновляет?
— Платят в российском кино довольно мало. По сравнению с американским.
— А слава, известность? Вот Игорь Корнелюк написал красивую тему для «Бандитского Петербурга», и теперь на всех углах ее крутят.
— Знаешь, это раньше были времена, когда почти любая песня, прозвучавшая в фильме, становилась известной и популярной. И у меня так было несколько раз (последний пример — песня из фильма «Московская сага» «Ах, эти тучи в голубом»). Но сегодня все чаще композитора просят не музыку к фильму написать, а сделать саунд-дизайн. Приходит режиссер, просит подобрать темы — любовную, для сцены погони, саспенс, ну и так далее. Сочинять ничего не надо, найти готовую и с помощью компьютера обработать. То есть ты становишься не сочинителем, а диджеем, который чужие диски подкручивает. То ли дело в Голливуде — там к музыке отношение сверхсерьезное. Гонорары ведущих композиторов, таких как Ханс Зиммер или Джон Уильямс, не уступают режиссерским. Привлекаются первоклассные творческие силы, саундтреки записываются лучшими симфоническими оркестрами мира. Музыке, звуку, его качеству придается огромное значение. В России звук не ценят. Есть только одна студия, где можно добиться мирового уровня звука, — «Мосфильм», благодаря настойчивости Карена Шахназарова. На остальных киностудиях звуковая аппаратура допотопная. Есть студии, где нет даже компьютеров, — смешно и грустно. А ведь Россия могла бы стать такой же страной, как Чехия или Румыния, по оказанию услуг в кинопроизводстве.
— Стали дежурными стенания по поводу низкого уровня российской эстрады, очевидного застоя в шоу-бизнесе. Одни и те же лица на протяжении двадцати, даже тридцати лет телевидение выдает за товар первой свежести... В Америке неумолимая, жесткая ротация: номер один была Бейонсе, теперь — Леди Гага. Прежние кумиры выступают в клубах, но к телевизионному прайм-тайму их не подпускают на пушечный выстрел. Почему же в России все не так?
— Телевидение отражает борьбу кланов. Есть пять-шесть продюсеров, они же композиторы. У каждого Карабаса-Барабаса свои куклы, которых они дергают за ниточки. Эти люди совершенно сознательно продвигают тех, кого им хочется. Появляются звезды-однодневки и тут же исчезают. Реальной конкуренции нет. Есть конкуренция между деньгами, которые вкачивают продюсеры. Композитору, который не продюсер, на голубой экран попасть невозможно. Предположим, я звоню певице и говорю, что написал для нее хорошую песню. Она говорит: позвоните моему продюсеру. А на фига ее продюсеру моя песня? Он сам пишет. Ненормальная, нездоровая ситуация. Я еще застал композиторов — гигантов эстрадной песни. Богословский, Френкель, Фрадкин, Островский. Это были уважаемые, влиятельные люди. Когда в телевизоре звучала песня, обязательно шел титр — музыка такого-то. Сейчас уважения и в помине не осталось. Кстати, пошло это от Америки, где очень редко упоминается автор музыки. Поет Мадонна, диск такой-то, а кто композитор, никого не волнует.
— Может, пришествие Интернета изменит ситуацию к лучшему?
— Из Интернета возник Петр Налич. Талантливый парень, и я ему очень симпатизирую. И не только он один представляет альтернативную эстраду. У Ирины Богушевской есть свой стиль. Потрясающая певица Нино Катамадзе. Очень оригинальна Елена Ваенга. Интернет дал вторую жизнь Эдуарду Хилю. Я с Хилем хорошо знаком. Был на его 75-летии, прямо перед бумом вокруг «Тру-ля-ля», и он вслух сокрушался, что его совершенно забыли. Интернет восстанавливает справедливый рейтинг. Если у тебя два миллиона скачиваний в день, против этого не попрешь. Но вообще ситуация на эстраде удручающая. Нет песен, нет мелодий, нет интересных исполнителей. Говорят, нет хороших голосов. Неправда! Голоса есть. Но репертуар обезличен. Нет личностей, нет персон. Когда лет тридцать назад появились молодые Пугачева и Леонтьев, это было событие. А сейчас выходят какие-то абсолютно одинаковые мальчики-девочки. Я уже давно с этой тусовкой дел не имею, наблюдаю со стороны. В России, стране с великими песенными традициями, за последние десять лет едва ли наберется больше двух-трех песен, которые мы бы с тобой захотели спеть.
— Известно, что Стравинскому для работы был необходим полный порядок на письменном столе, а Бернстайн и Пендерецкий могли сочинять музыку в поезде или самолете. Что способствует твоему вдохновению?
— Мне нужна тишина, и только тишина. Поэтому я пишу в основном ночью. Местонахождение не имеет значения. Многих удивляет, что для сочинительства мне не нужен никакой музыкальный инструмент. При этом я не напеваю, не мурлычу, не мычу. Все происходит в голове. Пишу музыку от руки, на нотной бумаге. Мой сын пишет музыку на компьютере, есть специальная программа. Я это попробовал, но вернулся к дедовскому способу. На компьютере и музыка у меня получается какая-то компьютерная. Когда пишешь ручкой, то один ее конец упирается в бумагу, а другой устремлен в небо, к Богу, и служит проводником, антенной. Красивая теория, правда?
Нью-Йорк
Сайт Александра Журбина. Главная страница
